Не недооценивай силу жирафа.
Кроме всего прочего, тут у меня было припасено много слов, которые мне бы хотелось выразить в одном предложении и которые все равно не дойдут по адресу, а даже если и дойдут, то... я не знаю. Я не буду начинать эту речь опять.
Где-то далеко, но близкоЯ нахожу это ироничным.
Город магов затянуло серой, странной пленкой тумана в тот день, редкой для нынешнего его расположения, но обитатели его вели себя, как обычно, разве что мальчишка на крыше щурился сегодня больше обычного. Ностальгия рисовалась лишь на некоторых лицах.
Я сливался с этим городом. Не полностью, я был диковинкой, что ни говори, но лучше, чем с местом, что нам милостиво разрешили называть «родиной». Хотя никакая это не родина. Даже не тень. Да, она прекрасна, но ничто не сравнится с Родиной.
Я остановился около одного из частных домов, тут не держали собственных магазинов, лавок, салонов, что редко для этого города. Я чувствовал, что тут что-то происходит.
…Пот лился в три ручья, мешался со слезами, которые она уже не контролировала. Потолок то резал глаза своей белизной, то скрывался за какой-то неправильной, рябой темнотой, сводящей с ума. Было тяжело. Хотелось освободиться, но никак не получалось, никак… Было больно.
Когда-то рыжие, теперь темные от пота волосы разметались по подушке. Сдавленный полувсхлип-полукрик, девушка у изголовья с странно блестящими глазами поглаживала лежащую по голове, две женщины с копошились с другой стороны кровати. Мужчин в комнате не было, и дома мужчин не было… Что бы им тут делать. Мужчины охотятся, женщины дома. Мужчины зарабатывают, женщины рожают.
Особенно громкий вскрик, девушка у изголовья вздрогнула, шлепок и детский крик, но рано было говорить о конце…
Я утер единственную слезу, скатившуюся по древней, как мир, щеке, моей щеке. Я чувствовал все, что чувствует лежащая на кровати на втором этаже – прикосновения похожей на нее, как две капли воды, ее сестры, неописуемую тяжесть, жажду, пульсирующую боль на спине и боль, которую я просто не смог бы перенести. Я не знал, как женщины ее переносят, не знаю и никогда не узнаю. Я смертен, теперь смертен. И я видел то, что не видела даже лежащая – костлявую старуху, девушку в белом, улыбающегося мальчугана, дракона, старого воина – у всех она разная, я не представлял себе свою смерть. Мне до недавнего времени было незачем. Я не знал, какая она для нее, но она очень близко.
Я чувствовал тесные, жаркие объятья, слышал крики младенцев, чувствовал теплое, расплывающееся в животе что-то. Я чувствовал любовь, чувствовал вопрос и какую-то пустоту, словно рядом с ней не было кого-то для нее важного.
Я нахожу это ироничным, то, что я нашел ее, ее и ее детей. Она совсем скоро приобретет то, о чем я могу только мечтать – незнание смерти своих детей. А я…
Я прервал связь, развернулся на пятках и зашагал прочь. Я зря пришел сюда, я вновь начал вспоминать, что мои птенцы, мои дети уже давно улетели от меня, улетели прямо к этой многоликой в когти. Я опустил голову.
Туман сгущался. Где-то в парке щебетали птицы. Старый маг, украдкой вытирая редкие слезы, зашел в лавку старьевщика.
Я надеюсь, ты простишь меня, но позволю себе болезненную шутку: ты сама хотела неожиданностей. Хотя какая это неожиданность, все шло к этому очень давно.
Понять бы еще это, а то ведь написала непонятную ахинею.
Где-то не столь далеко, но и не столь близко, про наглую светлую лисью мордуОна шаталась, как пьяная, но шла, шептала то ли сама себе, то ли шедшему где-то позади спутнику, то ли больно и сильно сживающей когтями хрупкое плечо птице едкие шуточки, шла, порой страшно кашляя в кулак, но что каждый раз где-то сзади, она знала, мигали пылающие глаза. Она сильно отощала, она загребала ногами золотую палую листву, она часто оборачивалась назад, на пытающие глаза и странно зеленоватую спину зверя, шедшего за ней. Она шла впереди, но вел ее спутник и изредка птица. Они, ее светлая макушка и зеленеющая спина зверя, вообще были в этом месте неподходящими, благо, была черная ночь. Но они шли. Уговор есть…
- Уговор есть уговор.
Действительно – между деревьев уже были видны дерзкие огни гоблинского мегаполиса и какие-то далекие отзвуки ночного города, резкие и неуютные что для нее, что для ее спутника, что для птицы. Удивительно, что лес так близко от гоблинов вообще существовал.
Она обернулась.
Ее спутник уже в вызывающей позе прислонился к исщербленному, но выстоявшему дереву спиной, но ровно, без вызова, с глазами приготовившегося к долгой выматывающей, но непоколебимой обороне существа на нее глядя. Странно-зеленоватые для нее волосы едва ловили редкие блики, сильные руки сложились на обнаженной груди.
- Откуда же ты такой благородный только взялся?
Глаза горели ровно.
- И идея у тебя была какая-то странная, дурацкая. А вдруг я вернусь, и не одна?
- Было темно.
Это не было аргументом в обычной ситуации – да, она видела в темноте гораздо хуже, чем он, но достаточно, чтобы свободно ориентироваться в лесу, вот только ее жар делал этот аргумент аргументом.
- Но я могу рассказать.
Он на этот раз снисходительно ей улыбнулся, и она понимала, почему. Она понимала, что разведотряд гоблинов не найдет ничего, поблизости уже очень давно не было эльфов.
- И вот такую вот больную ты меня бросаешь.
Это не вызвало у него даже улыбки. Он скупо предлагал ей помощь, но она гордо и чересчур петушино отказалась, а он вовсе не был настойчив.
Иссох ее источник колкостей, ее своеобразной формы скупой благодарности, которую он все равно то ли не понимал, то ли не хотел понимать, иссох – нездоровье давало о себе знать. Он не двигался с места, птица неожиданно оттолкнулась от ее плеча и с громким уханьем улетела на северо-восток.
Она неожиданно улыбнулась, тряхнула волосами цвета топленого молока, развернулась на пятках и вышла под ослепительный, затмевающий луну свет города, навстречу запаху бензина, вездесущим лампочкам, громыхающим механизмам и взрывчатке. Конечно, взрывчатке.
Птица ее не оставит, она знала. Шрамы от когтей останутся.
И музыки от разных хороших людей.
Где-то далеко, но близкоЯ нахожу это ироничным.
Город магов затянуло серой, странной пленкой тумана в тот день, редкой для нынешнего его расположения, но обитатели его вели себя, как обычно, разве что мальчишка на крыше щурился сегодня больше обычного. Ностальгия рисовалась лишь на некоторых лицах.
Я сливался с этим городом. Не полностью, я был диковинкой, что ни говори, но лучше, чем с местом, что нам милостиво разрешили называть «родиной». Хотя никакая это не родина. Даже не тень. Да, она прекрасна, но ничто не сравнится с Родиной.
Я остановился около одного из частных домов, тут не держали собственных магазинов, лавок, салонов, что редко для этого города. Я чувствовал, что тут что-то происходит.
…Пот лился в три ручья, мешался со слезами, которые она уже не контролировала. Потолок то резал глаза своей белизной, то скрывался за какой-то неправильной, рябой темнотой, сводящей с ума. Было тяжело. Хотелось освободиться, но никак не получалось, никак… Было больно.
Когда-то рыжие, теперь темные от пота волосы разметались по подушке. Сдавленный полувсхлип-полукрик, девушка у изголовья с странно блестящими глазами поглаживала лежащую по голове, две женщины с копошились с другой стороны кровати. Мужчин в комнате не было, и дома мужчин не было… Что бы им тут делать. Мужчины охотятся, женщины дома. Мужчины зарабатывают, женщины рожают.
Особенно громкий вскрик, девушка у изголовья вздрогнула, шлепок и детский крик, но рано было говорить о конце…
Я утер единственную слезу, скатившуюся по древней, как мир, щеке, моей щеке. Я чувствовал все, что чувствует лежащая на кровати на втором этаже – прикосновения похожей на нее, как две капли воды, ее сестры, неописуемую тяжесть, жажду, пульсирующую боль на спине и боль, которую я просто не смог бы перенести. Я не знал, как женщины ее переносят, не знаю и никогда не узнаю. Я смертен, теперь смертен. И я видел то, что не видела даже лежащая – костлявую старуху, девушку в белом, улыбающегося мальчугана, дракона, старого воина – у всех она разная, я не представлял себе свою смерть. Мне до недавнего времени было незачем. Я не знал, какая она для нее, но она очень близко.
Я чувствовал тесные, жаркие объятья, слышал крики младенцев, чувствовал теплое, расплывающееся в животе что-то. Я чувствовал любовь, чувствовал вопрос и какую-то пустоту, словно рядом с ней не было кого-то для нее важного.
Я нахожу это ироничным, то, что я нашел ее, ее и ее детей. Она совсем скоро приобретет то, о чем я могу только мечтать – незнание смерти своих детей. А я…
Я прервал связь, развернулся на пятках и зашагал прочь. Я зря пришел сюда, я вновь начал вспоминать, что мои птенцы, мои дети уже давно улетели от меня, улетели прямо к этой многоликой в когти. Я опустил голову.
Туман сгущался. Где-то в парке щебетали птицы. Старый маг, украдкой вытирая редкие слезы, зашел в лавку старьевщика.
Я надеюсь, ты простишь меня, но позволю себе болезненную шутку: ты сама хотела неожиданностей. Хотя какая это неожиданность, все шло к этому очень давно.
Понять бы еще это, а то ведь написала непонятную ахинею.
Где-то не столь далеко, но и не столь близко, про наглую светлую лисью мордуОна шаталась, как пьяная, но шла, шептала то ли сама себе, то ли шедшему где-то позади спутнику, то ли больно и сильно сживающей когтями хрупкое плечо птице едкие шуточки, шла, порой страшно кашляя в кулак, но что каждый раз где-то сзади, она знала, мигали пылающие глаза. Она сильно отощала, она загребала ногами золотую палую листву, она часто оборачивалась назад, на пытающие глаза и странно зеленоватую спину зверя, шедшего за ней. Она шла впереди, но вел ее спутник и изредка птица. Они, ее светлая макушка и зеленеющая спина зверя, вообще были в этом месте неподходящими, благо, была черная ночь. Но они шли. Уговор есть…
- Уговор есть уговор.
Действительно – между деревьев уже были видны дерзкие огни гоблинского мегаполиса и какие-то далекие отзвуки ночного города, резкие и неуютные что для нее, что для ее спутника, что для птицы. Удивительно, что лес так близко от гоблинов вообще существовал.
Она обернулась.
Ее спутник уже в вызывающей позе прислонился к исщербленному, но выстоявшему дереву спиной, но ровно, без вызова, с глазами приготовившегося к долгой выматывающей, но непоколебимой обороне существа на нее глядя. Странно-зеленоватые для нее волосы едва ловили редкие блики, сильные руки сложились на обнаженной груди.
- Откуда же ты такой благородный только взялся?
Глаза горели ровно.
- И идея у тебя была какая-то странная, дурацкая. А вдруг я вернусь, и не одна?
- Было темно.
Это не было аргументом в обычной ситуации – да, она видела в темноте гораздо хуже, чем он, но достаточно, чтобы свободно ориентироваться в лесу, вот только ее жар делал этот аргумент аргументом.
- Но я могу рассказать.
Он на этот раз снисходительно ей улыбнулся, и она понимала, почему. Она понимала, что разведотряд гоблинов не найдет ничего, поблизости уже очень давно не было эльфов.
- И вот такую вот больную ты меня бросаешь.
Это не вызвало у него даже улыбки. Он скупо предлагал ей помощь, но она гордо и чересчур петушино отказалась, а он вовсе не был настойчив.
Иссох ее источник колкостей, ее своеобразной формы скупой благодарности, которую он все равно то ли не понимал, то ли не хотел понимать, иссох – нездоровье давало о себе знать. Он не двигался с места, птица неожиданно оттолкнулась от ее плеча и с громким уханьем улетела на северо-восток.
Она неожиданно улыбнулась, тряхнула волосами цвета топленого молока, развернулась на пятках и вышла под ослепительный, затмевающий луну свет города, навстречу запаху бензина, вездесущим лампочкам, громыхающим механизмам и взрывчатке. Конечно, взрывчатке.
Птица ее не оставит, она знала. Шрамы от когтей останутся.
И музыки от разных хороших людей.
@темы: Рукописное, РП, /cast стенатекста но дзюцу, Warcraft, мать его, Музыка